Катаев Иван - Под Чистыми Звездами
Иван КАТАЕВ
ПОД ЧИСТЫМИ ЗВЕЗДАМИ
I
Горячий июль доцветал в Уймонской долине, но все той же первородной
свежестью дышал Алтай; высокая трава предгорий казалась голубоватой от
влажности, и речная вода хранила холодок поднебесных снегов.
Мы ехали верхами по правому берегу Катуни, пробираясь в мараловодческий
совхоз. Миновали Нижний Уймон, заречную его сторону, что звалась не так
давно кулацкой. Вывеска школы красуется над резным крыльцом тяжелодумного
владения Ошлаковых. Максим Ошлаков, говорят, вернулся из ссылки, одиноко
моет золото где-то под Катандой. Брат его Федор, командир отряда у
Кайгородова, еще в те лихие года словил партизанскую пулю, и серая полынь
дремуче разрослась над бесчестной бандитской могилой. А было время -
полтысячи коней, две сотни маралов держал в горах отец их Пилей,
глухонемой, да понятливый старец. Помнит, еще помнит их округа...
Млечно-голубая Катунь в отдалении просторно шла от того края неба,
утихшая на мягком лоне долины. Вчера я видел ее воды близко, когда на
закате насквозь пророзовела их льдистая толща, а гребни струй стали
темно-синие. Здесь, выше Уймона, река делилась на множество рукавов и лишь
узкими протоками подходила к дороге. Укромный, тенистый мир камышей и
сырого мелколесья недвижно стоял на низких островках, утиные выводки
возились в тростнике и кое-где выплывали, мелко чернея, на ясную стрежень,
золотую от предвечернего солнца.
По ту сторону дороги травянистая поверхность земли мягко взмывала
кверху. Горный вал, от самого подножья клубящийся густыми березовыми
рощами, подымался в синее небо.
Ближе к вершинам, над свежей, счастливой зеленью берез, сухо темнели
лиственничные леса.
За этой первой лесистой грядой, - мы видели вчера с того берега, на
выезде из ущелья Терехты, - таилась уединенная горная страна, из тех, что
всегда так властно манят в путешествие своей как бы вечно недостижимой
синевой. Ее увенчивали резкие ледяные вершины Катунских Альп.
Оставив позади строенья и поскотины колхозной фермы, мы стали забирать
в гору. Путь наш лежал к перевалу, а ночевка замышлялась где-нибудь в
лесу, на подъеме. Сразу объяло нас легкой мигающей тенью, запахами спелой
травы и черносмородинного листа. Промеж деревьев горели в косых лучах
солнца наклонные луговины; березы, толпясь, смело наступали вверх по
склону; тонкие стволы безошибочно сохраняли отвесную прямизну, хотя,
казалось, земля ускользала у них из-под ног.
Лошадь бодрым шажком привычно брала крутизну, успевая то и дело
перехватить сбоку сочный стебель. Яркая белизна бересты, несмятая трава,
синее небо, сверкавшее в просветах, - все тут было исполнено особой,
молодой и целебной чистоты.
Подступало странное, составное чувство родины и чужбины, - его не раз
уже испытал я на Алтае. Посмотришь, - березы, тихая суета теней и света,
жесткий иван-чай розовеет в траве, темный старый гриб торчит, - что может
быть ближе? - самое простое, северно-русское, известное с детства. И те же
запахи, та же скромная прохлада. А оглянуться шире - все это на горе и
куда-то летит с нее кувырком, и раскрывается бездна, и таинственно грозят
дальние хребты... То, что привык понимать как Юг, как самое далекое и
необычайное. Думаешь: куда ж это меня занесло!.. Азия, в двухстах
километрах монгольская граница...
Меж тем мы и в самом деле уже забрались высоко. Когда в просветах
открывалась Уймонская долина, взгляд падал, как с высоты полета, и
скользил далеко, через всю ее затуманенную ширь, катившую последние волны
зака
